Психотерапевты, конечно же, не какают. И не ругаются. И не пьют. И вообще у них все хорошо. Но давайте начнем с конца.
Первый раз вино я попробовала на первом курсе института. Мы купили в супермаркете несколько пакетов с самым дешевым пойлом и распили его на Владимирской горке. Одноразовые пластиковые стаканчики неприятно похрустывали, но мы смеялись и восклицали каждый раз, чокаясь, «дзынь!». Смех в те времена был мостиком. Вкупе с алкоголем позволял «вписываться» в нужную компанию, в культурную среду (да, я разделяю ваш сарказм при слове «культурный»). Быть шестеренкой, зубчики которой цеплялись за подходящую деталь, и весь этот механизм самоподдерживался возможностью подстроиться под общее настроение.
Распитие вина было ритуалом. Только не тем, что ближе к священнодействию, а тем, что описано у Эрика Берна. Формальные реплики по сценарию:
— Привет! Как дела?
— Привет! Хорошо. А у тебя?
В какой-то момент предоставится возможность пошутить и цепочка социальных поглаживаний будет завершена. И не дай Бог зацепить какую-то глубокую тему или поделиться переживанием. Это разрешено только тем, кто перебрал. И защититься от этого можно опять-таки смехом.
Со временем я научилась наслаждаться. Распознавать сорта вина и по некоторым признакам оценивать его еще до распечатывания бутылки, но в глубине души я всегда завидовала людям, умеющим пить водку. Вино ассоциировалось со смехом и компаниями, в которых надо было «fit in». Водка напоминала о литераторах, умению говорить о том, что по-настоящему важно. У меня никогда не было ассоциации с алкоголизмом. У моего внутреннего сноба эту функцию выполняло пиво — как маркер пуза у мужчин в 30 лет и пивной депрессии, на игле которой сидит моя страна.
Несколько месяцев назад я пришла к другу в дурном настроении. Хмуро попросила налить чего-нибудь (надеясь на чай). И тут случилось чудо. На столе материализовались две запотевшие стопки и дорогая водка. Рубленные грани бросали мне вызов. Тыжпсихолог! Я было наморщила нос, но приятель продолжал приготовления. Кижуч — дикий тихоокеанский лосось, которого невозможно вырастить на рыбных фермах — взорвал белизну скатерти вспышками оранжевого и розового. Прямоугольник «животика» поблескивал в луче закатного солнца и обещал, что будет жирно. Я спросила хлеб, но тут уже пришло время товарища морщиться: «Никаких рюшечек, ничего мучного! Сейчас ты сама поймешь как правильно».
Я погрузилась в новый ритуал. Сглотнуть жидкого огня, обжечь пищевод, подождать секунду и шлепнуть в рот квадратик кижуча. Не жевать! Придавить языком к небу и наблюдать за тем, как жирная обволакивающая прохлада растекается волной. Никакого хруста огурца, сакральная тишина. А потом — аккуратно, не спеша, перемалывать зубами почти тающее рыбье тело. Солоноватость сменяется сладостью. Плохое настроение — задумчивым. Философ поднимает голову чтоб найти в проблеме ресурс. Стопки наполнились заново. На блюдечке — два новых маслянистых кубика. Бдыщь! Жидкая лава. Протеиновое спасение. Тепло и сладость. Отчаяние уступает место грусти, она же приглашает смех. Но не тот что из юности, водка не терпит снобов. А тот, что служит утешением.
Мы сидим друг напротив друга и разговариваем. Между нами — стол, а на самом деле бесконечность. Два философа, которые на самом деле — одинокие корабли в темном море. Снобизм отступил. Год, урожай, аромат, хрусталь ушли на задний план, на передний вышел интерес к человеку, с которым ты делишь вечер. «Мы видим огни других кораблей — нам до них не добраться, но их присутствие и сходное с нашим положение дают нам утешение»*.
Этот текст кто-то прочитает как пропаганду алкоголя, увы. Кто-то поймет, что статья — об одиночестве. О том, что никакая выпивка не в силах растворить эту незримую скорлупу, в которую заключен человек, задумывающийся о смысле. Но бывает так, что несколько стопок помогают снять табличку #тыжпсихолог и остаться наедине с этим теплом. Глотка. Вечера. А если повезет, то и с теплом Другого.