— Наташа, вы рискуете. В это сложное время читатели за такой пост вас распнут, в лучшем случае отпишутся, — так закончилась терапевтическая сессия на очень непростую для меня тему. Про пальто. Но начнем по порядку.
Я зашла в маленький, бутиковый аутлет чтобы купить замену любимым джинсам. За четыре года они протерлись в самом неподходящем месте без надежды на спасение. Мне крайне сложно найти подходящие брюки — тут натирает, тут жмет, тут висит. Смирившись, что и во Флоренции, похоже, ходить мне голышом, я рассматривала полку за полкой. И тут мне в глаза посмотрело Оно — идеальное пальто. — Нет, нет, я здесь по другому поводу.
Но, отчаявшись купить джинсы, собрала все свои итальянские жесты воедино чтобы спросить консультанта:
— Я знаю, что все остатки у вас в единственном экземпляре, но быть может именно это пальто есть в самом маленьком размере?
Девушка с сомнением посмотрела на мою фигуру и куда-то ушла. Обратно она почти что бежала:
— Вам повезло!
Пальто обняло меня за плечи и властно подвело к большому зеркалу. Я сглотнула слюну и спросила: “сколько стоит?”. Узнав цену, сглотнула еще раз. Пальто шепнуло, что оно не дешевка какая-то, а made in Italy, из настоящей шерсти. Я моргнула и — в буквальном смысле в мгновение ока, то есть за время скольжения изнанки века по глазному яблоку — увидела себя в Киеве. В нем было холодно, но не пасмурно. Я шла, одетая в это чудесное пальто-кимоно по Крещатику. Каблуки отстукивали по брусчатке мелодию, а проходящие мимо люди смотрели на меня и думали: какая со вкусом одетая женщина! В моем Киеве не было этой проклятой войны, не было звуков сирен, от которых я убежала, а были друзья и прекрасные коллеги, которые ждали меня на третьем этаже внутри Пассажа. Я моргнула еще раз и подошла к красивому, очень немолодому мужчине, который давал каждой покупательнице персональную скидку.
— Это наш владелец, — шепнула мне консультант, — И я принялась торговаться. Так, словно это было единственное пальто на Земле. Импозантный итальянец вытирал пот со лба надушенным платком и жаловался, что таких скидок он никогда и никому не давал. Когда он увидел наличку, мы ударили по рукам: -70%.
Когда мы прощались, он с восхищением спросил:
— Вы живете в холодной стране?
И я замерла на месте.
Откуда мне знать, где я живу? Какая у меня будет зима? В каких обстоятельствах буду носить это теплое пальто? У меня есть призрак любимого города на сетчатке глаз и фотолента мечт о том, как я вернусь туда, чертовски красивой и не помнящей взрывы в Гостомеле, когда я ехала мимо аэродрома за канистрой бензина. Машину шатало звуковой волной, а нога, давящая на педаль газа, так ослабела от паники, что я уперлась свободной рукой в колено — езжай! Вопрос итальянца взорвал детской хлопушкой все картинки в одно мгновение, оставив только одну мысль:
— Какого фига я купила это дорогущее пальто? Оно из какой-то прошлой жизни.
Промучавшись совестью неделю — имею ли я право на эту покупку? не лучше ли и ее превратить в донаты на оружие? — я пришла на сессию. Почти не дышала от стыда, пока рассказывала терапевту о своей дилемме.
— Похоже, это ваш способ сохранить достоинство. Не переживать себя беженкой. Опираться на себя и свои желания. Символ того, чтобы хотеть жить хорошо, как раньше. Но почему именно пальто?
И тут в сессию пришла бабушка. Что бы ни случилось — она выглядела безупречно. Нитка строгого, настоящего жемчуга. Моей маме она дарила французские духи Climat, я до сих пор помню прохладную, влажную тяжесть пробки во флаконе. Мне — крошечную красную помаду. Что бы ни случилось — дома у бабушки было хрустящее накрахмаленное белье и шоколадный торт. Чаинки медленно оседали на дно тонкой фарфоровой чашки. Что бы ни случилось — бабушка и дедушка были оплотом, из той породы людей, которые знают, как надо жить. В их присутствии непредсказуемая жизнь становилась понятной и какой-то ласковой, словно прирученный зверек. Когда началась война, я рыдала без остановки: где же они? они бы точно знали, что делать.
Я вспоминаю бабушкины руки. Ухоженные, с широким золотым обручальным кольцом. Спелый, рубиновый кабошон на пальце. Она могла поддеть отворот моей гимназической блузки и расправить ее ласкающим и властным движением, так, что морщина на ткани исчезала в ужасе. Именно бабушка поддерживала обращенность к жизни своими непререкаемыми ритуалами, своей любовью ко всему красивому и качественному. Она как бы говорила всей своей жизнью “все будет хорошо, обещаю”.
— Это же нарциссическое расширение… когда человек стабилизирует внутреннюю реальность с помощью внешней вещи…
— Наташа, какая разница, если вера в то, что однажды вы будете идти по Крещатику в новом пальто дает опору? Разве это не побуждает вас хранить искру жизненности даже в трудные времена?.. Это ваше обещание самой себе, что все будет хорошо.
— Вы правы.
— Знаете, мне нравится ваша история с пальто. Она тоже про обращенность к жизни. Как пел Ленинград: “Хуй меня сломишь — жизнь хороша!”. Вручаю вам эту фразу на прощание.
Бабушка, я сильно сомневаюсь, что тебе понравилась бы именно эта строчка песни… Но я продолжаю повторять. Хуй меня сломишь — жизнь хороша!