«На этом этапе вправду кажется, что перед тобой великолепный роман». Вправду кажется. Я споткнулась об этот острый камешек, когда читала рецензию на одно из своих любимых произведений. Отзыв был написан в целом хвалебно, но послевкусие от него ничем не отличалось от того, что оставляет после себя недозрелая хурма. Недоумение от вяжущего ощущения: вроде бы сочный сладкий фрукт, а хочется прополоскать рот. 

Я открыла первые пять страниц гугла и стала исследовать статьи других литературных критиков. Почему, когда литератора не пытаются удобрить навозом в открытую, как дерево хурмы, все равно чувствуется душок? Давайте одолжим пенсне у какого-нибудь внимательного бородача и вместе взглянем на выражения критиков, которые они используют, чтобы выразить мнение о труде автора? Ниже я собрала самые распространенные приемы вместе с их иллюстрациями.

1. Оценка с пристыживанием
«Автор не стесняется жесткой лексики». Вот это «стесняется», выуженное из словаря морали в попытке пристыдить, выдает личностное отношение критика к стилю писателя. [Ремарка: стыд — это социальная эмоция, которая возникла одновременно с правилами в обществе. Мораль была придумана для управления психикой человека, чтобы он чувствовал, что он «не такой».] 

Знаете, как советская мама не говорит ребенку: «Я переживаю, что ты запачкался». Она говорит: «Ты грязнуля».

«Нытье», «случка», «приперлась», «чурка» — в рецензии критик перечисляет слова и резюмирует, что стиль писателя далеко не для всех. Но сами эти слова и глагол «стесняется» говорят о том, что критик этого стесняется. То есть похоже, что ему самому ближе сахарные романы и он пытается оградить наш (заведомо) нежный взгляд от таких бесстыдных слов. «При всем стилистическом великолепии роман недостаточно вычищен. Скажем, герои немного, но зато всегда не к месту, матерятся». Герои матерятся в романе от душевной боли, травмы, наплыва чувств. А критик констатирует, что они матерятся не к месту. Критик не рождал этих героев, но как будто лучше знает, какими их нужно было создать. И материться ли им.

2. Попытка угадать, что у автора в голове
«А вообще в родном отечестве автора все ужасно раздражает. Причем раздражают и советское прошлое, и современность, и эпизоды из дореволюционной истории». Эти два предложения — отдельный, законченный абзац в рецензии. Дальше мысль не разворачивается и примеров не приводится. 

Как гештальт-терапевт я обозначу это словом «проекция». Механизм психики, когда собственные переживания приписываются кому-то другому. «Ты на меня злишься», — жалуется тот, кто не в силах признать и принять свою собственную агрессию. Так и критик вдруг припечатал раздражением роман, не удосужившись пояснить, в чем именно ему послышались нотки неудовольствия. 

3. Сдвиг точки 0 вниз по шкале оценки
«На днях сайт […] порадовал рейтингом качественных любовных романов, которые отрекомендуют вас на пляже как человека со вкусом. Книги автора стоят на почетной третьей позиции». Дальше повествование критика разворачивается из мнения «Ну-у, раз на пляже – оно конечно…». То есть он прикрылся разрешением какого-то кликбейта взять за точку отсчета «пляжное чтиво» и уже не надо ничего вам, читателям, дополнительно пояснять. Вы же умные и сами понимаете — сейчас мы с вами обсудим низкосортный роман.

Точка o — важная вещь. Когда ко мне на прием приходит человек и говорит, например: «Какой же я тупой», я прошу его выбрать людей или персонажей, которые воплощают +10 и -10 на шкале ума. Также мы с клиентом определяемся с нейтральной точкой — личностью средних способностей. Часто наше совместное исследование показывает, что в мире, где новой нормой стал успешный успех, у человека обострено чувство неполноценности просто из-за того, что его «ноль» сдвинут в одну из сторон.

В своей рецензии литературный критик искусственно сдвинул точку 0 вниз, в пляжное чтиво. Опустил книгу в эту категорию. По законам инстаграмма пляжный роман ведь не может быть «Анной Карениной». 

4. Выставление произведения в черно-белом свете
«Грустного в нашей жизни хватало во все времена. Каждый тяготился одиночеством, думал об упущенных возможностях, болел, терял близких. Читать о чужих страданиях — дело не из легких. Одних моральные ужасы способны завораживать, даря им удовольствие, родственное маниакальному: чем хуже себя чувствует герой, тем приятнее читателю. У другого типа читателей, принимающих все близко к сердцу, наоборот, текут слезы от сострадания к вымышленным персонажам. Да за какие грехи им автор наслал столько проклятий?!» 

Я не понимаю, почему перипетии персонажей должны восприниматься через парадигму «или-или»? У меня, к примеру, нет ни маниакальных наклонностей, ни склонности плакать из-за сострадания к героям. Но что у меня точно есть — возможность и умение рефлексировать на тему одиночества, вспоминать, как я преодолевала кризисы. Литературный критик будто подводит меня к выбору, перед которым мне стоять совершенно ни к чему. И намекает, что мой опыт чтения романа пойдет по одному из двух сценариев. А на самом деле палитра человеческих чувств куда богаче.

5. Приговор, скрытый под маской доброжелательной оценки
«Она входит в круг писателей, предпочитающих говорить пусть жестокую, но правду. Но вот ведь какая проблема: порекомендуешь хорошую — действительно хорошую — книгу товарищу, расскажешь вкратце, о чем она, как тот задает вопрос: «Что, опять “чернуха”?» И как тут спорить?» Вроде бы похвалили, но на самом деле припечатали. Чернуха. Критик даже сделал акцент на том, что и хотел бы сам себе возразить, но аргументов ни у кого не найдется. Очень удобно: написал вопрос от воображаемого друга — и вот уже никто не потянется за этим романом. Автор романа может выносить и описывать страдание, не убегая от правды. А вот критик не умеет оставаться в горе — ему легче наклеить ярлык «чернуха».

6. Как бы не перейти на личности, но все равно сделать это
«Не то, чтобы мне не нравится автор. Даже если бы я сильно этого захотел, я все равно не смог бы разобраться в своих чувствах к нему. Я, например, никогда не понимал, за что люди обожают авокадо. Пытался вкушать его так и эдак, в салатах и без, но только пожимал плечами. Однако это не значит, что я не люблю авокадо. Может быть, что я просто не умею его готовить». Критик вроде бы смягчил концовку своего вступления предположением, что это его личный вкус не дотягивает до произведения, но на самом деле это манипуляция. Зачем говорить о романе, если не разобрался в своих чувствах? А раз взялся, то будь добр не исходить из предпосылки, что авокадо невкусный. 

Время от времени, когда заканчиваю очередной кусочек будущей книги, я вздрагиваю: ведь и ей устроят непрошеную флюорографию, будут искать темные пятна. В такие минуты я успокаиваю себя тем, что человек не обязан принимать обратную связь, если он не уверен, что критикующий:
— прикладывает усилия, чтобы не ранить вас
— точно понимает замысел произведения.

Эх, наверное литературные критики на то так и называются, чтобы критиковать. Но хорошо бы делать это из терапевтической позиции, где несовершенство — точка моего любопытства, а не отвращения.

Возможно, это во мне говорит профдеформация. А возможно если Екатерина Оаро умеет быть «литературным терапевтом», то значит я могу надеяться, что и литературные критики смогут. Ведь как замечал мой приятель:
— Если хотя бы один человек в мире умеет ходить по воде, то для других научиться этому — вопрос времени.